Чота я и в прошлом фике тонко намекала, что они могут скоро подохнуть, а тут так вообще Я не знаю штоэта и я боюсь это перечитывать, так что всякие нестыковки (а они по-любому есть ибо сама вылавливала в некоторых предложениях) и прочие ашыпки в комменты. если это, конечно, вообще кто-то читает хдд
Тсуна
(27)/Гокудера
(59), PG, смерть персонажа.
Пятьдесят девятый день лета и двадцать седьмой год жизни стали для него последними. Пятьдесят девятый день лета и двадцать седьмой год жизни стали для него последними.
Шёл лёгкий, почти незаметный дождь, а небо просвечивало под белесыми мазками облаков. Люди никуда не торопились - усаживались в парках прямо на траву или камни, сидели, глядя в небо или разговаривая, создавая общую умиротворённую картину. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь облака, создавали в каплях дождя радугу. Казалось, это был самый лучший день этого жаркого, удушливого лета. Казалось, ничто не могло нарушить этой неторопливой идиллии.
А пуля, прошедшая насквозь и оставившая после себя только рваную рану на коже и расплывающееся пятно на белой рубашке, была шальной. Целились вообще в никуда, просто чтобы пригрозить, но пройдя по странной траектории, словно ведомая чьей-то рукой, пуля прошила грудь ровно в районе сердца. Взрывного и яростного, как ураган, сердца Гокудеры Хаято, правой руки Десятого Босса сильнейшей мафиозной семьи Италии и мира - Вонголы.
Хаято сделал вдох, словно он чувствовал, как его покидает душа и попытался препятствовать этому, заключить её в лёгких. Хаято сделал вдох, словно знал, что это его последний глоток свежего воздуха. Лазурь в его глазах заволокло белесой пеленой, как небо, что бесстрастно наблюдало за ними сверху, всё было в белых мазках облаков.
За этим случайным выстрелом – просто взмокший от волнения палец соскользнул – последовало ещё два. Из-за них в Италии стало на одну мафиозную семью меньше – потому что так решил Тсунаёши. Он сотрёт в порошок несчастную семью, посмевшую отобрать у него мир.
Пятьдесят девятый день лета и двадцать седьмой год жизни, был закончен в тишине и прохладе спальни Десятого. Тсуна не дал никому прикасаться к Гокудере и сказал, что сам оденет и загримирует его к похоронам. Похоронам… на самом деле Тсуна так и не смог произнести это слово и просто сказал: «Я сам». В кармане чёрного пиджака Гокудеры была початая пачка сигарет. Сигарет, к которым Тсуна так привык, что почти нуждался в их горьком дыме. Он всегда просыпался, когда Гокудера курил их, высовываясь из окна, чтобы дым не шёл в комнату.
Тсуна повертел в руках белую хрупкую палочку, набитую табаком и, щёлкнув найдённой там же в кармане пиджака металлической блестящей зажигалкой, сжал её губами, поднося огонь к кончику и прикуривая.
Две тысячи семьсот пятьдесят девятую сигарету, которую Хаято не успел и уже никогда не выкурит, выкурит Тсуна. Задыхаясь горьким дымом, наполняющим пустоту внутри груди, где-то под рёбрами в районе сердца, и смотря в стеклянные глаза того, кто стал для него Небом тогда, когда от самого Савады этого требовали. Тсунаёши сделал затяжку и, наклонившись к лицу Гокудеры, выдохнул дым ему в приоткрытые губы.
Тсуна думал о том, чтобы плюнуть на всё и свалить куда-нибудь подальше, а лучше в другой мир, чтобы не нашли, чтобы всё было по-другому. Потому что Вонголе не нужны калеки.